23/V-65.

        Дорогая Белла Григорьевна!

        Очень хорошо переверстана книжка, приятно, что каждый рассказ начинается с новой полосы. Обидно, что ко мне не попали две первые страницы, мне было бы спокойнее. /.../

        В конечном счете, правки не так много даже для сверки. Было бы вдвое меньше, если бы, по какой-то досадной случайности, не осталась «без последствий» часть того, что я уже сделала в верстке. Но тут уж не моя вина. Признаться, я несколько недоумеваю и огорчаюсь, Вы ведь меня очень обнадежили и я не сомневалась, что вся моя правка, сделанная в верстке, без изъятья попадет в текст. Теперь все это необходимо исправить. Иной раз одна буква, разрядка, отбивка, пауза, какое-нб тире или ударение очень важны – без них ломается ритм, интонация, эмоциональная окраска фразы, а нередко и смысл. Есть прямые уродства и искажения. Очевидно, это вышло случайно, т.к. много было хлопот с переверсткой и знаками. Но я снова убедительно прошу принять всю, даже «мелкую» правку.

        /.../

        На стр.271 откуда-то взялось лишнее на, в рукописи было завешено – неужели я в верстке не заметила ошибки? Или это корректор знает только глагол занавесить, а просто завесить не признает? А во фразе и без того много «на». /.../

        Стр.289 – помню, правила в верстке! Слово «крах» имеет вполне определенный смысл, здесь неуместный, здесь просто звукоподражательное «крак» – так щелкают орехи!

        Стр.290 – тоже я, помнится, правила, дождь не льется, а именно льет! /.../

        Стр.314 – ни в коем случае не златоглазые! Никакой лишней пышности и выспренности! У меня с самого начала было правильно – золотоглазые. /.../

        На стр.329 – опять-таки помню, что правила в верстке. Неужели Вы не приняли? Или случайно выпало? Канцелярские отглагольные существительные мне ненавистны, да еще рядом – странствие и направление! В прямой речи, да еще у такого Прентиса это «по сравнению» не годится никуда. А отличный русский оборот с «против» – именно разговорный, просторечный, а не книжный и не канцелярский. Мб, он и не очень в ходу сейчас, но я не намерена и никому не советую ограничивать себя одним лишь стертым привычным языком большинства наших радиопередач и газетных статей. Так что, пожалуйста, восстановите мою правку. [82] /.../

        На стр.342 тоже я правила: заря не непроходящая, а непреходящая – есть такое поэтическое слово, противоположность всему преходящему, т.е. недолговечному, временному, мимолетному, построенное по тому же принципу, что и непреложный, непреклонный, – неужто корректора не знают? /.../

        И еще одно. Видимо, я недостаточно ясно высказала свою точку зрения. Я категорически против меланхолии! Она совершенно не в духе и не в стиле Брэдбери. Загляните хотя бы в словарь Ушакова, там очень ясно показаны оттенки этих двух слов – меланхолия и хандра. Никакой «грусти томной», голубых тонов, романтизма 150-летней давности тут не может и не должно быть: настроение Брэдбери куда более горькое и желчное. И если уж Пушкин не боялся оскорбить грубоватой хандрой нежные уши читательниц, так нам и вовсе странно этого бояться. Я за это время еще проверяла себя, советовалась с понимающими людьми – и больше прежнего убеждена, что нужна именно хандра, а никакая не меланхолия. Уж поверьте мне! Поставим хандру. Как говорится, на мою ответственность. /.../

        Жду вашего звонка – ответа на все мои вопросы, просьбы и недоумения.

        Всего Вам доброго!

13/VI-65. 

2. Издательство «Искусство», редактору Л.Ильиной

        Уважаемая Лидия Антоновна!

        Возвращаю (как видите, в срок) перевод сценария [83] . 1-й экз., который раньше правили Вы, теперь – основной.

        Из правки М.С.Шатерниковой я приняла все, что могла. Иногда ее пожелания полярны Вашим, ибо Вы (как и я, хотя наши вкусы не всегда совпадают) думали о ясности и литературности текста, она же, как и Н.И.Клейман, хотела приблизить текст к букве подлинника, добивалась не литературного перевода, а подстрочника.

        Прекрасно понимаю, что это вызвано искренним стремлением сохранить стиль и манеру автора и сценарную «специфику». К этой искренней заботе, к труду и времени, которых не пожалела Марина Сергеевна, я могу отнестись только с уважением. Но понятия о верности тексту и манере автора у нас разные.

        М.С. заметила в моем переводе с десяток ошибок и очиток, больших и малых, отметила с десяток действительно излишних вольностей, когда я, пытаясь раскрыть неясность, недосказанность в сценарии, обращалась прямо к роману. Все эти места я с благодарностью исправила.

        Однако верность букве подлинника в правке М.С. доходит порой до верности ошибке, даже опечатке. А главное, правка и впрямь обращает перевод в подстрочник. Как правило, ограничивает выбор русского слова первым значением по словарю, утяжеляет строй фразы, делает ее неестественной, чуждой строю русского языка, загромождает текст лишними местоимениями, вспомогательными словечками, придаточными оборотами. Такую правку я, понятно, принимаю далеко не всегда.

        Конечно, не надо украшать неотшлифованный черновик. Но одно дело неотшлифованность, и совсем другое – вялая, серая калька, прямо противоположная характерной для Эйзенштейна (по словам самих же консультантов) краткости и энергичности. И ведь Эйз. явно не сочинял по-английски, а в основном брал куски из романа дословно, монтировал отрывки, наскоро делал связки. Тут уже стиль самого Др-ра, отнюдь не лаконичный и не энергичный, и уж его-то надо переводить не калькой, а по законам нормального перевода.

        На экземпляре с чернильной правкой М.С. я помечала и объясняла карандашом, почему не принимаю правку или, принимая, считаю, что текст от нее не выигрывает. Боюсь, что в спешке иногда карандаш получался «сердитый». Думаю, Марина Сергеевна, с которой мы еще раз работали вдвоем, искренне стараясь теоретически и практически понять и убедить друг друга, не усомнится: никакой «недоброжелательности» тут нет и в помине, спор идет по существу. Видимо, М.С. к этому тексту уже не вернется. Но на случай, если с правкой будете сверяться Вы, мне самой надо было отметить спорные места для памяти, чтобы не пришлось опять смотреть в подлинник.

        /.../

        Повторяю, все мало-мальски приемлемое я приняла, перестроила фразы, упростила словарь, убрала все, что вызывало возражения какой-то нестандартностью. Может быть, этим и достигнута некая буквальная точность. Но едва ли это – истинная верность духу подлинника. Смысловая и эмоциональная окраска подчас смазывается, оттенки теряются. Я отнюдь не уверена, что сам Эйзенштейн понимал свой текст так однозначно и так буквально передал бы его по-русски.

        Но ни по кино, ни по творчеству Эйзенштейна я не специалист, а потому, насколько могла, выполнила требования специалистов.

        В итоге текст стал попросту хуже.

        Прошу под этим переводом вместо моей обычной подписи поставить: «Г.Нетова» [84] .

        Всего Вам доброго.

        Н.Галь

9/III-71. 

3. Лениздат, редактору Н.А.Чечулиной

        Уважаемая Нина Александровна!

        Я отправила Вам 23/Х заказной пакет с «Письмом заложнику». Расклейку «Планеты» и «Принца» получила только сегодня, уже беспокоилась. На банд-ли оказалась пометка почтамта, что она получена в поврежденном виде, ее там латали – отсюда, очевидно, задержка. Я забросила всю остальную работу, просидела до ночи и внесла всю правку, завтра утром отошлю Вам заказную бандероль.